Вошь накидывается на истощённого человека с остервенением самого человека, забывшего пряники…
Часть этой истории мне рассказал человек, бывший в лапах у Салмона Радуева, что-то я выдумал сам, используя душу…
На Кавказе воевала большая, хорошо обученная и вооружённая до зубов армия повстанцев. Чтобы огонь войны не перекинулся на иные земли, солдаты стояли на границе…

© Александр Муленко
ВОЛШЕБНЫЙ ЧУЛОК
(восьмая сказка цикла «Волшебное озеро»)

- На что вы жалуетесь, больной? – поинтересовался дежурный врач у Солдата, когда работники скорой помощи вкатили того на инвалидной коляске в приемный покой городской больницы.
- Душа болит, - ответил Солдат.
- Помогите ему раздеться.
Доктор взял стетоскоп и стал прислушиваться к тому, что творится на душе у больного.
- Дышите глубже!.. – приказал он Солдату.
Безумные хрипы в груди у пациента напоминали клокотание старого лампового детекторного приёмника времён развитого социализма, в котором далёкая дрожащая волна настройки сморкалась и кашляла в голову нетерпеливого слушателя нечленораздельной, слабой речью ведущего.
- Расскажите, пожалуйста, мне, Солдат, о характере ваших душевных болей. Какие они?.. Тупые или острые? Давно ли тревожат?
Боли у пациента вязко катались по малому кругу кровообращения из грудины в голову и обратно, словно горячий блюм на прокатном стане, наполняя поочёредно собой то сердце, то мозг, затмевая на время сознание и разум.
- Ложитесь, больной!..
Осторожно найдя руками кушетку, Слепой Солдат вытянулся на ней во весь рост, разгружая хрустящие суставы от долгого гнёта тяжеловесности.
- Расслабьтесь!
В изнеможении тот закрыл свои бельма настолько, что было трудно догадаться об их пустоте, и приготовился мужественно принять пытку обследования истощённого жизнью тела. Врач начал последовательно выстукивать подопечному печень и лёгкие, пересчитывать рёбра, перебирая их пальцами, словно клавиши расстроенного пианино, прислушиваясь к стонам и вздрагиваниям лежащего человека. Несколько раз подряд он надавил ему пальцем на живот в районе слепой кишки (не вскрикнет ли калека, не дёрнется ли?), повертел своими могучими руками ноги (не стынут ли грязные?) и, оставив, наконец, человека в покое, принялся заполнять на него стационарную карту. Солдата отмыли от пота, взвесили, измерили его рост и вычислили диагноз. Больничный компьютер не ошибался. Астральная оболочка тела у пациента была избыточно громоздкой, и требовалось вмешательство хирурга, чтобы отделить около малого круга кровообращения нарывающую часть души, отягощающей плоть.
- Не бойтесь, Солдат, мы творим чудеса! - сказал ему в назидание врач, проводивший приём.

Хирургическое отделение находилось на третьем этаже больничного комплекса. Выйти из него одному ночью на улицу было трудно, потому что дежурная медсестра ни на минуту не покидала свой пост. Чтобы «…не шастали» с этажа на этаж самые беспокойные пациенты, она закрывала двери на лестничный марш на замок и несла до утра караульную службу полулёжа в кресле напротив - не бодрствуя, но и не засыпая. Солдата подняли наверх на грузовом лифте в его же коляске, в шинели, с гитарой под мышкой. Он пообещал отдать свои вещи на сохранение сестре-хозяйке, когда та только появится на службе, и не терроризировать ампутированных больных необузданными праздниками вчерашней жизни. Потревоженная визитом женщина что-то ворчала про маленькую зарплату сотрудников медицины и между делом переспрашивала больного, откуда он взялся и что у него болит.
- Это душевная дисгармония, - ответил Солдат. – Патологическое неверие в чудодейственность принимаемых нашими кудесниками законов существования человека в коррумпированной державе, тяжёлая раковая опухоль астральной оболочки верхнего круга кровообращения как следствие сердечной недостаточности остывающей мышцы.
- Не отчаивайтесь! – сказала женщина. - С таким, как у вас диагнозом, сегодня живут почти две трети населения страны. Наши врачи успешно прооперируют ваши поношенные тело и душу. Вы достойно перенесёте все тяготы и лишения этой жизни.
Закончив с бумагами, она добавила:
- Завтрака вам не будет, а далее - расскажет врач.
- Ампутация части души от тела, как правило, происходит на голодный желудок, – пояснила она. - Исключение из этого правила составляют только те лица, чью душу полностью ампутируют по приговору суда: их досыта кормят, но сегодня у нас в стране мораторий на смертную казнь. Волшебная федерация готовиться стать частью Общеевропейского Сказочного пространства с единой валютой и добрыми нравами.
Она лукаво скрыла от пациента продовольственные проблемы стационара. Выделенных из бюджета денег едва хватило на текущий ремонт помещения операционной.

В палате, куда поместили солдата на ночь, была когда-то кладовка. Эта скупая комната более напоминала тюремную камеру на двух осужденных. Стол у окна, два стула, две тумбочки у изголовья кроватей и маленький проход между ними, где инвалидные коляски больных уже не могли разъехаться миром. Одну из них приходилось выкатывать в коридор, чтобы могла беспрепятственно заехать вторая. Света не было. Во время проведения вечерних процедур одиноко жившему здесь больному сиреневая дуга электричества сверкнула маленькой молнией и растаяла в темноте. Лампочки выдавали строго по счёту один раз в месяц после списания прежних, сгоревших на службе, горько сетуя на их нехватку. Другие палаты жили немного светлее за счёт посещения больных родными и близкими.

Тяжёлый безногий человеческий обрубок сидел на кровати, покачиваясь от боли, как ванька-встанька. Тонкий, тихий, морозный сквозняк из приоткрытого окошка сушил у него на спине холодный липкий пот страдания, отчего в комнате горько пахло усталой лошадью. Каждый из бывавших здесь людей уносил этот запах с собой на складках одежды, будь это белый волшебный халат хирурга или перештопанное чёрными заплатами старое школьное платье Золушки. Это была палата для тех немногих больных, которым не только значительно укорачивали большой или малый круг кровообращения, ампутируя ту или иную часть остывающего тела, но и вырезали при этом немалую долю их души, нарывающую вчерашним днём жизни. Облегчённое таким образом сердце стучало твёрже, нежели ранее.

- Здравствуй, слепой Солдат! – хрипло шепнул ему калека, когда дежурная медсестра покинула их палату. Лунного света в комнате было достаточно, чтобы он угадал на помятом лице у солдата его увечье.
- Здравствуй, безногий друг!.. Кто ты?
- Я Бывший Хранитель Книг… Школьный библиотекарь…
- Ты веришь написанному?.. – удивился Солдат.
- Может быть, - ответил сосед. - Когда-то я тоже писал рассказы и посылал их в различные газеты и журналы в надежде, что мне поверят.
- Твои рассказы нашли читателя?
- Нет, не нашли!.. Я же писал о жизни, а надо - убийство… Откуда ты видишь, что я безногий?
- Я знаю это по запаху.
- Мне стыдно, Солдат!.. Я получал отовсюду один и тот же ответ, что написано без прикрас, что моё жалкое творчество не имеет художественного значения и спроса на рынке, а сегодня вечером… - тут он сделал паузу и признался: - Я нечаянно уронил утку на пол. Сырой, вот, до нитки… И пахну!..
- Мочилово! – успокоил его Солдат. – Оружие победы!

Шла ночная война в горах. Далеко выдвинутый в горы форпост, на котором служили люди, был неплохо вооружён. Дневные наряды успешно контролировали входы и выходы в ущелье, где хоронились одураченные деньгами повстанцы. Солдаты останавливали чужие машины и прохожих в поиске любой информации о противнике и, если вдруг находили оружие, то изымали его и расстреливали на месте пойманных с поличным. Чтобы в отместку за это не вырезали их ночью спящими враги, рубежи были трижды опутаны минами и проволокой, перерыты окопами почти до самых грунтовых вод. Но противник не рвался в ближний бой, хорошо зная об этом. Защищавшие район озера люди не клали свои животы на мины Волшебников. Удары по лагерю летели издалека, играючи и уносили жизни военных.

- Завтра Золушка-санитарка снова напомнит мне, что я нарыбачил!.. - перебил его грёзы Безногий Хранитель Книг. - Что пора бы мне уже домой на попечение близких.
- А есть ли близкие? – поинтересовался солдат.
- Как видишь!.. Я продал дом! – добавил он после некоторого раздумья.

Сердце у больного ослабло. Он уже давно никого не учил уму-разуму и не верил написанному в книгах, а доживал на свете последние дни на маленькую пенсию инвалида-диабетчика. Никому не нужный и измученный болью мужчина долго сопротивлялся судьбе. Он полол на приусадебном участке картошку, охорашивал помидоры, подвязывая их кусты тряпицами к ржавой поношенной арматуре, добытой в лучшие дни жизни на стройке, и холил в сарае козу – любимицу сердца. Её жирное молоко больной человек отдавал молодухе. Та вместе с мужем-шабашником снимала у него во дворе старый, но тёплый флигель. Она растила ребёнка и знала счастье. Сам учитель не пил молока, потому что сахар в крови был высоким - ноги гудели от боли, изнашиваясь от всякого движения по миру. Однажды вечером он с трудом поднялся из-за стола и, шаркая ботами о землю, пошёл в сарай, но упал посередине двора и не встал. Недоенная коза горько заблеяла, предчувствуя разлуку. Перепуганные соседи-квартиросъемщики вызвали скорую помощь, и он очутился здесь.

- Зачем ты продал свой дом?
- Нужны были деньги на операцию, - ответил он Солдату. - Меня уже обещали взять во флигель,

Врачи не давали добро на ампутацию ног. Опасаясь, что слабое сердце больного библиотекаря остановится преждевременно на операционном столе или во время анестезии, они желали ему летального исхода дома на руках у близких и подготовили было на выписку, но тот их озадачил ранее и больше - продал почти за бесценок своё хозяйство квартиросъёмщику. Увезти его умирать за тридевять земель от больницы в областной приют для престарелых людей было накладно, да и не взяли бы туда с таким диагнозом. Там тоже жили врачи, несущие ответственность за каждого пациента. Выписывать человека было некуда, и его решили лечить до конца. Вырученные от продажи дома деньги лежали рядом с больным под мышкой в трижды заштопанном капроновом чулке - старом и грязном, как он сам, как его проданный дом и оставленная в сарае коза, неухоженная никем, но искренне горевавшая по хозяину.

- Молоко-то, поди, у неё уже свернулось, - расстраивался старик. - Да и не подпустит она к себе молодуху. Коза любит ласку!

- Я видел мальчика на базаре, - и Солдат коротко поведал Бывшему Хранителю Книг историю превращения этого мальчика в козлёнка. – Сестрица уже все ноги в кровь избила в поисках правды, барыга исчез и дурачит сегодня наивных людей неизвестно где, продавая фальшивую воду, как настоящую, а все до единого наши волшебники - шельмы. От самого захудалого участкового инспектора до Хрюкина-Поросяника. Потому что нет закона о регистрации козлёночка как гражданина Волшебной Республики с гарантированными правами на уважение и счастье. Ему нельзя сегодня безнаказанно валяться на кровати у себя дома и пользоваться всеми остальными свободами и благами честного человека. Вместо стерильной больницы – ветеринарный пункт, вместо паспорта – горячее клеймо на задницу, вместо достойного кладбища – скотомогильник или хуже того - дорога на мясокомбинат! Куда и хотят его отправить за деньги меркантильные человеки – государственные чиновники и инспектора. На улице грязь и в правительстве грязь.

Боевое крещение у роты вновь прибывших на точку солдат состоялось первой ночью. Темень в горах стояла дремучая и вязкая, как загустевшая в теле у человека кровь после обширного ожога. Свежело. Не нюхавшие пороха люди наивно спали на нарах, посапывая, накинув поверх одеял бушлаты для лучшей устойчивости тепла и грёз. Ближе к утру тело у Солдата покрылось гусиной кожей. Горячая струйка мочи бегло брызнула в пах, и он проснулся. Встревоженный человек напрягся, останавливая в себе это невольное мочеиспускание, поднялся с кровати и, накинув на плечи бушлат, двинулся на воздух, поёживаясь от холода. Старый походный ламповый телевизор, купленный за бесценок на восточном базаре по дороге в горы, мирно мерцал в углу на лавочке у выхода из палатки. Показывали последние новости из столицы. Ряженый с иголочки полковник из генерального штаба армии важно рассказывал народу Федерации о полном прекращение огня в районе Волшебного озера. Мелькали документальные кадры знакомых гор. Два десятка небритых боевиков добровольно сложили оружие, уповая на объявленную им накануне амнистию.

- О чём же они судачат? – поинтересовался Солдат у дневального.
- Ни богу свечка, ни чёрту кочерга… Говорят, что мочилово неприятеля в его собственном сортире закончилось к умиротворению сторон. Не сегодня-завтра Горная Автономия, убивавшая нас все эти годы, получит от правительства немалый транш на восстановление порушенного хозяйства. Я, право, даже не знаю, сколько нулей после первой цифры писать для этой суммы – такие деньги!..
- Нам тоже пообещали копейки, - сердито заметил Солдат дневальному. – Я чуть было нары не намочил. Ты плохо топишь.
- Сырые дрова не горят, - оправдался дневальный и потянулся к поленнице. – Скоро подъем.
Он натолкал полную буржуйку ореховых веток и, встав перед ней на колени, принялся раздувать огонь. Но дым его не слушался. Он вытекал из печки в палатку, разъедая до слёз глаза истопнику.
- Мы угорим, - заметил Солдат.
- Иди-ка ты лучше в туалет, - ответил ему, сморкаясь, дневальный. – Я дело знаю.

Одинокая постройка чернела в ночи, как стела. Рядом угадывались окопы, вырытые предшественниками два года назад на случай атаки неприятеля полем (такой вариант не исключался командованием части во время начала войны). За ними лежали мины. Границы полигона росли. Каждое дежурившее здесь ранее подразделение выполняло предписанные инструкции, перестраховываясь для жизни, усиливая защиту лагеря всё новыми и новыми полями - старые карты были потеряны и забыты. Немногие столбы ограждения из колючей проволоки, торчавшие вкривь и вкось среди неровностей местности, словно потухшие свечи рождественского торта, дополняли ночную идиллию.

Дверь в туалет поскрипывала, болтаясь на верхней петле. За время дислокации армии на границе выгребная яма наполнилась почти под самую завязку отходами слякоти и пищеварения. Последние холодные дожди осени размыли её края, и туалет покосился в сторону неприятеля, ослабнув всеми гвоздями каркаса. Внутри было скользко и грязно. Острый запах хлорки перебивал ядовитую вонь человеческих отходов. Солдат опустил кальсоны ниже колен, придерживая их снизу, присел на корточки, стараясь случайно не задеть одеждой испачканных экскрементами стен и пола, и задумался, глядя на чернеющие горы Отчизны.
.
Зарытая в землю палатка ничем не отличалась от других извилин рельефа. Только труба у печки-буржуйки, раскалившаяся до вишнёвого цвета, тлела в ночи, выбрасывая в небо безумные снопы оранжевых искр. «Раздул огонь, - подумал Солдат. – Вернусь и согреюсь». Он уже приготовился совершить гигиенический обряд, разминая в руках для комфорта обрывок вальяжной столичной прессы, когда рядом ухнул артиллерийский снаряд. Пол в туалете треснул, и человек с головой окунулся в содержимое ямы. Деревянная постройка над ним сложилась, как карточный домик. Поднявшись на ноги, солдат очень долго откашливал из себя вонючую грязь, надрывая гортань, очищая рот и желудок. Швальный огонь носился, гремя над ямой, сея разруху и смерть. Раненая земля металась над миром, как крик о помощи. Падая, она барабанила каменьями по убежищу солдата, сдвигая тяжёлые доски ему на голову. Опорные стенки у туалета надорвались и потекли оползнем в ноги, поднимая к лицу человеческие отходы. Скоро немного стихло. Война перекинулась на другой участок границы, откуда открыла встречный огонь соседняя рота. Только с третий попытки Солдат вытянул своё скользкое тело наверх, оставив на дне сапоги и бушлат. В каком-то ужасном калейдоскопе по лагерю метался пожар, раздуваемый ветром. Кричали люди, стреляли - им было не до него. Догорала палатка, в которой остались его боевые вещи – оружие, каска и бронежилет. Накрытые брезентом тела убитых лежали около противопожарного поста.

- Трудно? – услышал он рядом голос больного диабетчика.
- Ты ещё не спишь? – удивился Солдат, очнувшись от боя.
- Я не умею спать без укола.

Свежая кровь не успевала насытить все ткани большого тела кислородом, и на одной из ног появилось пятно. Эта была трофическая язва. Она росла и темнела, расталкивая впереди себя большую лощёную опухоль, любое касание которой, будь это его собственные слабые пальцы - Бывшего Хранителя Книг - или тренированные холодные руки хирурга, доставляло страдание, пугало, лишало сна. Ног уже не было, а боль оставалась, и сегодня ночью она стала намного сильнее, чем до ампутации.
Когда заведующий отделением хирургии узнал о продаже дома пациентом, он перевёл его в отдельную палату, опасаясь, что вырученные деньги будут растрачены тем впрок и не по назначению. Во время обхода врач заметил Бывшему Хранителю Книг, что у него есть волшебное средство, позволяющее уснуть любому больному, как в детстве – безмятежно и сладко. И назвал его цену.
Набитый деньгами Волшебный чулок напоминал большую чёрную вену с геморроидальными шишками на конце. Засаленные купюры были свёрнуты трубочками по тысячу рублей в каждой. Перетянутые резинками они хорошо пересчитывались на ощупь, притупляя на короткое время боль и беспокойство.
Первый укол морфина вернул его в далёкое детство. Бывший Хранитель Книг увидел себя укутанным в любимое одеяло. Сидящие рядом зайчата смеялись, и он, вторя им, тоже истекал весельем. Матушка вытирала его лицо полотенцем, баюкала, пытаясь дать соску, но он, мальчишка, выплёвывал её на пол и тянулся к игрушкам. Шагая по жизни наивным подростком, в школе Бывший Хранитель Книг заглядывал в глаза каждому учителю и учительнице, постигая азы науки и нравственности, и верил этому! Однажды в начале лета, в молодости, он встретил в поле жену и детей – всех своих женщин, безмятежно плетущих венки из одуванчиков. «Папа! – закричали наперебой его дочки и повисли на шее. – Кого ты больше любишь: меня или её?». В разноцветье душистых трав дышало счастье, но что-то тревожило разум, мешая ему до конца насладиться грёзами. Чудодейственная сила морфина гасла, и человек машинально хватался руками за чулок с деньгами, ощупывая его: «Не прохудился ли он?.. А сколько ещё осталось?». Потому что боялся землетрясения и последующей за ним разлуки. Вдруг он увидел себя седым и мудрым писателем. Его признали! Услышали!.. Горькая правда прожитой им жизни уже никогда не растворится в крике обманутых масс. Она останется на полках библиотек в назидание потомкам. «Что это?.. Будущее? – догадался больной. - А почему бы и нет?». Рядом была коза-любимица – непослушная, но добрая, как он в далёком детстве под одеялом у матери. Коза доедала на грядке капусту, готовая тут же оставить это нехитрое дело и отпрыгнуть прочь, едва хозяин возьмёт хворостину. Непроданный дом стоял облицованный керамическим кирпичом под русскую старину, с открытыми навстречу людям дверьми, что душа у подростка. Разве не мечтал он об этом?

Сегодня морфина не было. Уходя на выходные дни домой отдыхать, Заведующий Отделением строго-настрого наказал дежурным сотрудникам «…не брать панацею в руки!..», мотивируя тем, что после укола Бывший Хранитель Книг возвращается в нецивилизованное льготное прошлое, ампутированное у населения Федерации как «…отжившая свой век парадигма».
- Он всё ещё, заблуждаясь, надеется на милосердие более, чем на развитие здоровых рыночных отношений в обществе… – усмехнулся врач. - И не торопится раскошелиться с нами за койко-место. Но бесплатная медицина осталась в прошлом. Подрывать экономику добродетелью сегодня не модно в свете инновационных учений о человеческом счастье.
Морфин стоил денег, и условия для выкачивания их у человека, от боли продавшего свой дом, были рассчитаны на компьютере - пропорционально немногим дням его таявшей жизни. Чулок с деньгами худел и вытягивался, как простая верёвка. Геморроидальных шишек на нём оставалось всё меньше и меньше. Врачи искусно проводили операцию за операцией по их удалению и перемещению в частную собственность.

Чтобы успешно отфильтровать коварные яды смерти, тело человека требовало разгона крови от сердца и до пяток.
- Ранее, - пожаловался солдату Бывший Хранитель Книг, – я, бывало, лягу дома в горячую ванну и засыпаю, пока она не остынет. В больнице меня купали только два раза по средам. Когда боли были невмоготу и сон не шёл, я упирался ногами в дужку от кровати и шевелил слабыми пальцами что есть мочи, помогая работе сердца, а ныне вот: сижу без движения – ни рыба, ни мясо, и ноет тело…
- Ходить – долго жить, - согласился солдат.
- Ни подняться с кровати в коляску, ни лечь из неё обратно на койку я не могу. Ног у меня уже нет, а ноют от паха и до самых пяток?.. И не расковырять мне эту болячку ногтями, как зубы – иголкой в поиске нерва, который мешает спать.
– Хочешь, я буду петь всю ночь?..– заметил солдат. – Это тоже анестезия.
Он решился нарушить данное им сегодня слово: «…не терроризировать больных необузданными праздниками» и настроил гитару на патетический лад.

Эх, вы, сани! А, кони, кони!
Видно, чёрт вас на землю принёс.
В залихватском степном разгоне
Колокольчик хохочет до слёз.

Ни луны, ни собачьего лая…
Вдалеке, в пустоте, в пустыре
Раззудись моя жизнь удалая -
Я ещё не навек постарел.

Ближе к утру завьюжило. Погоняемые ветром снежинки вытянулись в ночи от неба и до земли, подрагивая, словно нити на ткацком станке. Они ложились на землю косыми белыми прядями, застирывая собой отходы цивилизации. Мороз ослаб, и луна по ту сторону снегопада растаяла в хаосе непогоды, как сахар в стакане чая. Словно маяк на горе за городом, на самой границе мира, мотаясь в калейдоскопе вьюги, она одиноко светила двум не уснувшим калекам рассеянным светом добра и зла, манила к себе, как окно в душевую, закрашенное праведниками, чтобы лица чужого пола не познали веселья от похотливых фантазий жизни.

Снег кружится, летает и тает,
И, позёмкою клубя,
Заметает зима, заметает
Всё, что было до тебя…

Музыка врачевала. Ноющий нерв был найден и обесточен. Ноги у Бывшего Хранителя Книг снова плясали волшебные танцы. Он выкидывал ими немыслимые коленца в такт сумасшедшему пению самодеятельного артиста. Солдат играл на гитаре остервенело, не жалея струн и пальцев, согнутых железной судорогой артрита. В коридоре шаркали тапочками в такт его музыке иные больные – те, кто ещё умел ходить. Скрипели колясочники, дивясь неожиданному концерту. Люди поочерёдно заглядывали в палату, принюхиваясь к морозному ветру войны за Волшебное озеро. Ворвавшийся с воли снег ложился на лица присутствовавих, как бальзам и таял, разглаживая морщины.

Опали белые метели,
Цветами стали по весне.
Большие годы пролетели,
А я всё сердцем - на войне,

Где отпевали нас метели,
Где в землю многие легли.
А дома мамы поседели...
У дома вишни зацвели.

И у меня в глазах навек -
Горячий снег, кровавый снег.

От этого эпохального сквозняка и свежести старые бумажные плакаты расслабились в местах их крепления к каменной твёрдости коридора, отклеились и забились в истерике, как флаги на демонстрации, настойчиво напоминая ночующим людям о причинах и профилактике тромбофлебита. Упал и рассыпался вдребезги кусок масляного покраса полувековой давности. Его исторические ошмётки помчались в сторону лестничной клетки, перегоняя мелованную рекламу, поднятую со всех столов и стендов учреждения. Лукавые технологии продления жизни дорогими лекарствами летели понуро вслед за мусором, как оплёванные на митинге народом власти. Уходя восвояси, они верещали калекам об успешном лечении их ещё не ампутированных суставов за деньги в оправдание собственной значимости.

Дежурная была начеку. Но в силу хронической усталости она не сумела вовремя подняться с поста и пресечь беспорядки, творимые музыкантом. За время ночного бдения её тазобедерные суставы надёжно закорневались в кожаную обшивку кресла-качалки и онемели. Прилипшая женщина покорно елозила ногами под столом в такт сумасбродному празднику. Околдованная шабашем, она судорожно искала прибор для измерения кровяного давления и пульса, но голова была безнадёжно тяжела и служила довеском опорно-двигательного аппарата - прибор исчез. Потокательство нарушителям больничного режима могло окончиться дисциплинарным взысканием или хуже того… И, поглядывая на часы, медсестра тревожно томилась, прислушиваясь, не поднимается ли снизу главный врач, чтобы уволить её с работы за бездеятельность в ночное время суток.
- Это инфекция, – догадалась она. - Синдром караульной службы.

Всю волю и талант слепой исполнитель кинул в топку анестезирующего концерта. Скоро накал его игры достиг апогея. Струны у гитары стали вишнёвыми, словно металл, разогретый ударом молнии. Огонь души перекинулся на ложе гитары, на гриф и, аккомпанируя надорванному крику артиста свежими язычками пламени, начал поедать остов инструмента. Струны не выдержали напора. Они рвались и хлестали исполнителя по рукам, по лицу, по телу, оставляя на коже печать огня - багровые полосы и волдыри от ожогов.

Когда последние аккорды музыки стихли, Бывший Хранитель книг тихо спросил у солдата о том, что было дальше той ночью, когда окрестила его война.
- Я случайно услышал твой сон, солдат: «Накрытые брезентом, тела убитых лежали около противопожарного поста». Вас много пало?..
- Мой новый бронежилет остался в сгоревшей палатке… Каски не было… Изгаженный с ног и до головы экскрементами и почти раздетый, я искал своё место в окопе, боясь испачкать собою других людей, шарахавшихся от меня в сторону, как от бактериологической атаки противника. Колени дрожали, схваченная морозом одежда стояла колом, и зубы отплясывали чечётку. Мне было страшно… «Улицу моим именем назовут! - вертелось в мозгу. – Пошлют благодарственное письмо на Родину в утешение близким». Я не хотел умирать в сортире войны так глупо и непристойно – от огня и холода. «Домашние пирожки из жопы торчат! - заревел старшина, узнав о причине моего временного отсутствия. - Ссышь, когда страшно!.. Труса празднуешь!.. Чмо!». Он приказал дежурному срочно переодеть меня «…в какой-нибудь утиль» и отправил работать в санчасть, чтобы «…комплектовать гробы героями битвы». Мы искали на шее у погибших их медальоны и дополняли разорванные огнём тела конечностями, порою чужими - голова, две руки, сапоги с обрубками ног, собирая воедино мясо большого и малого круга кровообращения. Души героев витали рядом растерянные, в поисках любимого тела, но тщетно. Я слышал от знающих это Волшебников, что они иногда возвращаются назад, дарую повторную жизнь усопшему человеку. Но души не узнавали убитых…

Утром синдром караульной службы покинул дежурную стационара. Жар у неё сошёл и давление нормализовалось. Золушке было приказано в срочном порядке «…убрать загаженную палату горе-артистов» и заменить их вонючее постельное бельё на свежее.
– Ночью сгорела лампочка, - пояснила она уборщице причину аврала и рассказала, что к ним поступил пациент: «Патологическое безумие четвёртой степени как следствие перенесённой им ранее контузии». - С ним случился тяжёлый приступ. От боли он рвал на гитаре струны и пытался себя поджечь.

Новый день осветил палату героев. Обугленная гитара лежала рядом с перевёрнутой уткой посередине комнаты, как художественный набор для натюрморта. Белый снег на полу пожелтел, собирая в себя резкие запахи органов выделения. Калеки сидели молча.
Когда-то Золушка посещала школьную библиотеку и запомнила Бывшего Хранителя Книг здоровым и сильным мужчиной. «Он – бездельник и графоман, работать не хочет! Пишет опусы!..» - говорили про него иные люди, занятые тяжёлым трудом. Золушка была неглупая девушка, но полученное на деньги родителей образование пошло не впрок: тёплые места повсюду были заняты, и скоро после свадьбы молодая женщина, засучив рукава, пошла работать в больницу простой санитаркой, потому что нужно было кормить ребёнка. Муж у неё уехал на заработки в лес и пропал. Доходили слухи, что он живёт с другой женщиной, но искать его где-то далеко на Севере у Золушки не было ни сил, ни средств. Постепенно она смирилась с судьбой одиночки и очерствела сердцем к соседям, цепляясь ради ребёнка за всякую возможность выживания в мире, где воздухом стали деньги. Свои немногие радости Золушка берегла со скупостью мыши-полёвки, заготовившей их впрок на долгую зиму, боясь, что кто-нибудь попросит ими поделиться - Золушка пахла лимоном.
- Что, не дали морфина на ночь?.. - поинтересовалась она у Бывшего Хранителя Книг, убирая жёлтую снежную кашицу на полу около его кровати.
- Дорого, дочка!.. – ответил больной.
- Когда у вас всё в порядке, вы спите, посапывая, или называете меня зайкой.
- Дай мне дольку лимона!..
- Зачем он вам?.. – скороговоркой спросила она.
- Хочется, мОчи нет, кислого, дочка!..
- Этого здесь хватает... МОчи!.. Держите утку…
- Во рту пересохло…
- Нечего было ночью песни орать и плясать под дудку душевнобольного... Ни убрать за собой, ни следить за порядком вы не можете и не хотите. ПИшите книги, поучая любить – читала, под шкуру лезете! Нет у меня лимона!
Уходя из палаты, она дёрнула за чулок, выглядывающий наружу из-под матраца, и заметила: - Лимон - он ведь тоже денег стоит… Худеет кубышка?

С приходом дневного света боли в ногах у безногого притупились и стихли. Теперь у него страдала душа. Бывший Хранитель Книг подумал, что часть его ауры, ушедшая в небо вместе с потерянными ногами, тоже томится там, не зная сна в ожидании второй половины, сопровождающей тело здесь на земле. Что этот шматок ампутированной души не осужден ни в рай, ни на муки, как заколдованный козлёночек-мальчик, не имеющий прав гражданства, на жизнь в государстве. Ибо не сотворил Господь Бог человека, как детский конструктор - разъятого по суставам в угоду прогрессу Волшебников, проводящих повсюду ампутацию населения и войны, а сделал его по образу своему из малого и большого круга кровообращения, чтобы было единство души перед Судом Божьим при наличии ауры рук и ног. Но всякая власть, наслаждаясь пытками, «совершенствовала Творение»: вытягивала коротких и укрощала на плахе длинных, добавляя работы ангелу-врачевателю рваных человеческих душ.

- Вы взяли Волшебное озеро, а?.. Солдат!
- Оно осталось за нами…
- Его воды способны вернуть тому козлёночку личину?..
- Да!.. Но путь не усыпан розами…
- Ты знаешь туда дорогу?
- Я не настолько зряч...
- Но осталась Волшебная Карта того района боевых действий?
- Она стоит денег, которых нет…
- Я дам тебе деньги!.. Всю свою бесполезную жизнь я писал и гадал, что меня заметят и выручат, вылечат мои ноги или помогут уснуть, но… был скуп. Злые люди сегодня выкачивают из меня последние сбережения по всякому поводу, а зачем мне деньги, если я никому не нужен - мой час настал!

Он со стоном достал из-под себя худую больничную подушку, снял наволочку и, вынув из-под матраца, потревоженный Золушкой, Волшебный Чулок с геморроидальными шишками, выдавил из него все свои сбережения. Потом он завязал наволочку, стянув углы, и перекинул солдату на койку. – На, возьми и отдай Алёнушке!.. Только пообещай мне найти ту воду, которая очеловечивает души животных.

- Там очень холодно – снег… Льды не тают даже в июле!
- Он серый козлёнок? – спросил калека.
- Да!.. Кашемирский!..
- Здоровая кровь - я знаю!.. Горы его стихия!

Солдат связал воедино все простыни, навесил их за окошком на стену, как верёвку для спуска, оделся, обулся, забрал покорёженную гитару, деньги и был таков. Он ушёл на волю, не дожидаясь вмешательства хирурга. Белая, свежая ткань покрылась липкой жидкостью - лимфой, выдавленной при спуске из обожжённых рук. Коляска была не нужна инвалиду - снежный буран заволок всю землю сугробами, сделав дороги непроходимыми для колёс. Пеший человек вышел из города в степь на ветер и направился в рабочий посёлок, где жила сестрица Алёнушка. Хороводила вьюга, рвала шинель, испытывая характер, но Солдат не мог заблудиться в поле и исчезнуть бесследно вместе с деньгами учителя, словно банкир на Кипре. Он видел дорогу жизни. Ему не заклеивало глаза снегом…

Бывший Хранитель Книг остался один. Человеку захотелось представить будущее козлёнка в розовом свете так, как иногда ему мерещилось своё будущее и будущее страны, но лучшие дни жизни остались забытыми в далёком прошлом, а нынешний рай был прямо пропорционален нажитому богатству, которое он утратил ради обманутого мальчишки.

- Разве мы чужие? – подумал он. – Мы тоже жертвы Волшебных Реформ.

Больной уронил голову на грудь в надежде уснуть, но та была тяжела, и его потянуло с кровати на пол. Он отпрянул назад. Ослабевшие ткани тела дрожали с каждым хрипением воздуха выходящего из гортани. Уснуть без морфина не получалось: ад обволакивал разум за пядью пядь. Нужно было найти иную дорогу в небо, чтобы увидеть счастливый конец этой сказки. Волшебный чулок иссяк. Он безвольно валялся рядом широкой лентой, как поливочный шланг в саду, обесточенном кредиторами. Но, опустев навеки-вечные, чулок не утратил могучей силы, и Бывший Хранитель Книг знал об этом! Нужно было связать на его концах два узла – живой и мёртвый. Собрав последние силы в кулак, калека вытянул чулок до отказа в стороны, как гармошку, на всю косую сажень уцелевших рук, проверяя на прочность штопаную материю, и завязал на дужке кровати первый – холодный мёртвый узел. Он пододвинулся к нему ближе, притягиваясь, отдышался. Потрогал уставшими пальцами липкую шею и смахнул с неё пот страдания. Отыскав на ней волшебное место, откуда спинной мозг подпитывает голову кровью, принося в неё из сердца боль и сумятицу, человек, плотно наложил второй живой, исторический - горячий висельный узел. И, перекинув тяжёлый груз жизни в его надёжное ложе, уснул и помчался навстречу второй половине души, надеясь на ту ничтожную лазейку в рай, откуда видно всё произошедшее на Земле непредвзятым взором… Бог милосерден!

===== 22 февраля 2007 года ====

В этом сочинении мною использованы фрагменты стихов Сергея Есенина и Михаила Львова, а также небольшой текст из песни о падающем снеге - его автора я не знаю. Я благодарю Александра Проскуровского – замечательного редактора новотроицкой газеты «Металлург» за то, что прочёл этот труд и исправил ошибки…

http://www.proza.ru/texts/2007/02/23-106.html
http://www.proza.ru/texts/2007/02/15-71.html